Глава 3

Устало поднимаясь по лестнице в свою комнату на чердаке, Генриетта сдерживала обиду, разраставшуюся в груди. Она кипела от гнева, не могла прийти в себя, испытывала чувство стыда – ведь скоро домочадцы все узнают. К тому же ею завладевало сильное оцепенение.

Сидя на узкой кровати, она невидящим взором уста вилась в противоположную стену и раздирала на кусочки совершенно новый носовой платок. Ее лишили должности гувернантки, обвинили в воровстве. Одному Богу известно, как это воспримет Рейф Сент-Олбен. Конечно, не так уж важно, что он подумает. Вряд ли вообще вспомнит о ней, разве что поздравит себя с тем, что не впутался в это дело.

О боже милостивый! Если ее привлекут к суду, его вызовут в качестве свидетеля. Он увидит ее на скамье подсудимых в наручниках, облаченную в лохмотья и, возможно, уже заболевшую сыпным тифом. О сыпном тифе Генриетта знала все. Мейзи Мастерс, которая учила ее готовить джем из шиповника, описала эту болезнь во всех жутких подробностях. Мать Мейзи провела в тюрьме шесть месяцев, ожидая, когда ей вынесут приговор за браконьерство. Обычно самая неразговорчивая женщина, Мейзи не жалела красок, описывая симптомы сыпного тифа. Сначала сыпь. Затем кашель, головная боль и жар. После этого возникали язвы от лежания на зловонной соломе и укусов блох. О боже, и еще этот дурной запах. Сидя на скамье подсудимых, она будет источать невыносимый запах. Мейзи рассказывала ей, что адвокаты носят с собой флаконы с духами. Как это плохо. Ее опозорят, по губят. Даже если признают невиновной, она погибла. А если признают виновной, могут даже отправить на эшафот. Об этом ей тоже рассказывала Мейзи, хотя она изо всех сил старалась не слушать ее. Разошлют листовки, в которых ее отвратительное преступление опишут в жутких подробностях. Народ придет взглянуть на нее, подбодрить в последние мгновения жизни. Мама и папа будут…

Раздались глубокие вздохи.

«Мама и папа находятся в Ирландии, – напомнила она себе, – и пребывают в блаженном неведении о моей беде. Что не так уж плохо, по крайней мере сейчас».

Снова послышались глубокие вздохи.

Они ничего не узнают. Они даже знать не будут. Лучше вообще не допустить, чтобы они узнали. Просто надо найти способ восстановить свое доброе имя до того, как родители вернутся в Англию. Еще важнее не дать надеть на себя наручники, ибо, оказавшись в тюрьме, она уже не сможет выследить настоящего преступника.

Но сейчас она понятия не имела, как поступить. «С какой бы стороны ни взглянуть на это, – сказала она про себя, – положение дел не предвещает ничего хорошего. Вообще не видно никакого выхода». То обстоятельство, что правда была на ее стороне, еще не означало, что правосудие тут же станет ее союзником. Коварна леди Ипсвич или нет, ее изложение сути дела покажется достоверным. К тому же она пользовалась влиянием.

«О боже. О боже. О боже». Она не заплачет. Ни за что. Отчаянно хлопая глазами и громко шмыгая носом, она ходила по своей спальне. Посмотрела в створчатое окно на огород и подумала о том, кто теперь позаботится о ее подопечных. Они будут скучать по ней. Или же Рейф Сент-Олбен, возможно, прав, и они быстро забудут ее. А может, узнав, что Генриетта воровка или сообщница вора и о ней пойдет столь дурная слава, они не смогут забыть ее. Мальчишки остаются мальчишками, они могут даже проникнуться к ней нездоровым восхищением. Каким примером она станет для них? Ей надо обязательно поговорить с ними, все объяснить. Как же ей все-таки поступить?

Генриетта снова беспомощно опустилась на кровать. Возможно, к завтрашнему дню леди Ипсвич образумится. Но завтра… или даже к концу сегодняшнего дня… прибудет сыщик. Доставит ее в тюрьму, где она пробудет до начала следующей ежеквартальной сессии суда присяжных, до которой почти два месяца. Генриетта не может ждать целых два месяца, чтобы восстановить свое доброе имя. Даже если бы могла, разве можно надеяться на успех, ведь у нее нет денег, чтобы оплатить услуги того, кто станет ее защищать? Генриетта даже не знала, разрешат ли ей нанять адвоката, и к тому же понятия не имела, как это сделать. Скорее всего, власти вызовут папу, и тогда…

Нет! Ей здесь нельзя оставаться. Что бы ни случилось, она не может сидеть сложа руки и покорно ждать, как распорядится судьба. Она должна покинуть это место. Уйти отсюда. И немедленно!

Больше не раздумывая ни минуты, Генриетта схватила со шкафа свою картонку и начала как попало бросать в нее свою одежду. Добра было немного, но, когда Генриетта уселась на крышку, безуспешно пытаясь закрыть ее, она решила расстаться с несколькими предметами одежды. Оставила свое второе лучшее платье, после чего картонка наконец-то закрылась.


Еще полчаса Генриетта потратила на то, чтобы сочинить записку своим подопечным. Закончила она весьма неубедительно, умоляя простить ее за неожиданное исчезновение, не забывать об уроках и не думать о ней плохо, что бы они ни услышали.

Уже давно минул полдень. Слуги, должно быть, заняты обедом. Леди Ипсвич сидит в своем будуаре. Завязав ленты соломенной шляпы аккуратным узлом под подбородком, Генриетта накинула пальто на плечи и осторожно приоткрыла дверь, крадучись спустилась по лестнице, как и полагается сообщнице вора-взломщика, за каковую ее принимали, выскользнула в огород через боковую дверь и вышла на дорожку из гравия, ведущую к конюшням, ни разу не оглянувшись назад. У ворот свернула на дорогу, которая вела к городку. Через некоторое время Генриетта забралась на дерево и, усевшись спиной к дороге, дала волю слезам.

Обычно она не жаловалась на судьбу, но сейчас почувствовала, что заслужила право немного пожалеть себя. Она уже жалела о своем опрометчивом поведении. Конечно, неплохо бы скрыться, лелея смутную надежду на восстановление доброго имени, только как добиться этого?

Удручало отсутствие ответа. «А теперь, когда я сбежала, подумают, что это лишь доказывает мою вину, – сказала она, обращаясь к своим туфлям. – Глупая, глупая, глупая».

Во всем мире у нее не осталось никого, к кому можно было бы обратиться. Насколько она знала, ее единственная родственница – тетя, сестра матери. Генриетта вряд ли могла появиться у нее, поскольку никогда не видела, и представиться давно потерянной племянницей, да еще скрывающейся от закона. К тому же между сестрами существовала трещина. Обе не разговаривали уже много лет. Нет, это не вариант.

Однако и вернуться невозможно. Генриетту потрясла легкость, с которой хозяйка ее обвинила, и скептицизм Рейфа Сент-Олбена, заставивший усомниться в том, встанет ли на ее сторону хоть кто-нибудь при отсутствии доказательств. Нет, путь назад отрезан. Оставалось лишь идти вперед. Единственным местом, которое ей приходило в голову, был Лондон. Столь приметные драгоценности надо как-то сбыть, и, конечно, сделать это можно только в Лондоне. Она отправится туда, а уж там… Ладно, об этом она подумает по пути.

Теперь надо понять, как туда добраться. Генриетта порылась в своей картонке, достала кошелек и тщательно пересчитала свои сбережения. Огромная сумма – восемнадцать шиллингов и шесть пенсов. Она уставилась на небольшую кучку монет. Хватит ли их для поездки на почтовой карете? Она подумала, что лучше сохранить деньги для оплаты комнаты на постоялом дворе, положила их в кошелек и устало поднялась. Не могла же она вечно просидеть на этом дереве. Взяв картонку и лелея слабую надежду на то, что удастся поехать в направлении столицы, она направилась к городку.

Поля, прилегавшие к дороге, были недавно вспаханы и засеяны хмелем и ячменем, которые уже дали зеленые сочные ростки. Живые изгороди, где бурно росли жимолость и ломонос среди шиповника, чьи белые цветки еще не распустились, иногда скрывали ее от солнца, ярко светившего в бледно-голубом летнем небе. Слышалось пение птиц. Словом, занимался чудесный день. «Чудесный день для человека, скрывающегося от правосудия», – с горечью подумала Генриетта.

Первую милю она шла бодро, в голове роились фантастические планы о том, как вернуть ожерелье леди Ипсвич. Часы, проведенные за чтением романов, которые выпускала «Минерва пресс», не прошли даром. Правда, вскоре о себе заявила реальность. Ремни картонки врезались в руку. Пальто – единственный предмет верхней одежды, который у нее остался, – предназначалось для глубокой зимы и не сочеталось с шерстяным демисезонным платьем. Лицо раскраснелось, и она не понимала, как столь незначительное количество вещей может оказаться таким тяжелым. Красивая рощица, где наперстянка и колокольчики образовали яркие цветные полосы, не обрадовала ее, равно как и изобилие других прелестей. У нее не было настроения оценить совершенства сельской местности.


К тому времени, когда Генриетта наконец-то приблизилась к своей цели, она не сомневалась, что на ноге появился волдырь в том месте, где в туфлю попал крохотный камешек. Болели плечи, в голове стучало, хотелось лишь выпить чего-нибудь прохладного и отдохнуть в затемненной комнате.

Ветхий постоялый двор «Король Джордж» расположился на перекрестке в дальнем конце городка Вудфилд. Видавшая виды доска с изображением несчастного безумного короля скрипела на поржавевших петлях у въезда во двор, где грязная собака, лежа у тюка с сеном, лениво почесывала за ухом. Пока Генриетта с сомнением разглядывала здания, образовавшие постоялый двор, до нее из-за закрытых ставнями окон донесся веселый мужской хохот. Она заключила, что в подобном месте вряд ли можно надеяться на чистые простыни, не говоря уже о честных постояльцах. Сердце упало.

Входная дверь вела прямо в пивную, чего она не ожидала. Гробовое молчание, с которым встретили ее появление, показало, что постояльцы удивлены не меньше ее. На мгновение Генриетта прижала к себе пальто и уставилась на лица перед собой, точно маленький зверек, угодивший в капкан. Мужчины смотрели на нее как на существо, извлеченное из глубин моря. Храбрость чуть было не оставила ее.

Когда хозяин постоялого двора грубо спросил, что ей надо, Генриетта невольно перешла на шепот. Ответ хозяина разочаровал ее. Почтовая карета прибудет только завтра. Все места в пассажирском экипаже раскуплены на два дня вперед. Он с любопытством разглядывал Генриетту. Почему она заранее не навела справки? В Лондоне ее ждут срочные дела? Если дело обстоит так, он мог бы найти ей место рядом со своим постояльцем до первого почтового постоялого двора, где она вечером сможет пересесть в экипаж, направляющийся в Бристоль.

Вдруг Генриетта сообразила: чем меньше людей знают о том, где она, тем лучше. Она отклонила это предложение и сообщила хозяину, что передумала и не поедет в Лондон. Она точно не поедет в Лондон.

Пробормотав извинение, вышла и оказалась в конном дворе, где стояли лошади, запряженные в быстрый экипаж. На фаэтоне, выкрашенном в блестящий темно-зеленый цвет, отсутствовал герб. Спицы четырех высоких колес отделаны под золото. Лошади – идеальная пара гнедых. В остальном же экипаж ничем не выделялся. Такой прекрасный, он уж точно поедет в Лондон. Кучера видно не было.

Генриетта нервно огляделась, и ей в голову пришла смелая мысль. Ей показалось, что сиденье расположено очень высоко над землей. Заднее откидное сиденье, на котором лежала дорожная сумка и большое одеяло, почти на такой же высоте. Верх фаэтона поднят, наверное, от дождя. Если возница не взглянет на заднее сиденье, с какой стати ему смотреть на него, он ее не заметит. Она должна воспользоваться этим шансом, другого может не представиться. Призраки сыщиков с Боу-стрит и рассказов Мейзи Мастерс о тюрьме маячили перед ее глазами. Генриетта не стала больше раздумывать. Сжимая картонку в руках, забралась на заднее сиденье экипажа. Свернувшись как можно глубже под задним сиденьем, она накрылась одеялом и стала ждать. Недолго.

Несколько минут спустя она почувствовала, что экипаж накренился, когда кто-то сел в него. Неужели в карете всего один человек? Она напрягла слух, но не расслышала ничего, кроме шума сбруи и грохота колес. Экипаж развернулся перед постоялым двором «Король Джордж», и лошади рысью помчались из городка. Когда экипаж выехал на глубокую колею, она едва не вскрикнула и отчаянно ухватилась за край сиденья, чуть не выпав на дорогу.

Кучер отпустил вожжи и щелкнул плетью. Лошади быстро покинули окрестности городка Вудфилд. Всю дорогу Генриетта старалась подавить надвигавшийся страх. Что она наделала? Не было уверенности в том, что экипаж едет в Лондон, к тому же она не знала, кто правит лошадьми. Ведь этот человек мог разозлиться, обнаружив ее, и бросить посреди дороги. О самом худшем исходе даже думать не хотелось. О боже, она вела себя как полная идиотка.

Экипаж набирал скорость. Изгороди, пахнувшие шиповником и жимолостью, смутно мелькали мимо экипажа, когда Генриетта выглянула из-под одеяла. Дальше шли поля, на которых колыхался хмель. Она заметила сушилку с конусообразной крышей, очень напоминавшую избушку ведьмы. Экипаж проехал городок, где вокруг водяной мельницы расположилась небольшая группа домиков с соломенными крышами. Затем миновал еще один городок. Фермы. Изредка в противоположном направлении проезжала телега фермера. На пустынном отрезке дороги фаэтон, резко прибавив скорость, обогнал пассажирский экипаж. Генриетта ухватилась за края кареты. Кучер поднял свою плетку в приветствии.

Фаэтон подбрасывал Генриетту, лежащую в тесноте. Она набила синяки, у нее снова заболела голова. Тем не менее она радостно подумала о том, что хотя бы избежала встречи с сыщиком, которого вызвала леди Ипсвич. Больше тешить себя было нечем. Экипаж ехал по сельской местности. Генриетта перестала думать. События последних суток брали свое. Измученная, напуганная, смущенная, вся в синяках, она погрузилась в тревожный сон.


Проснувшись, Генриетта обнаружила, что экипаж замедлил ход. Похоже, он ехал вдоль реки, причем такой широкой, что сомнений не оставалось – это Темза. Она хотела потянуться, однако конечности свела судорога. Генриетта думала о том, что произойдет, если она покинет свое убежище, когда экипаж свернул с дороги и проехал через проход в изгороди.

Сердце девушки застучало быстрее и громче – казалось, его стук можно услышать. Следует ли ей и дальше прятаться или лучше покинуть убежище? Выпутаться из этой ситуации и попросить разрешения продолжить путь или пойти на риск, имея при себе скудные средства и почти не зная, где она находится?

Шасси накренилось, когда кучер спрыгнул на землю. Это был высокий человек. Генриетта мельком заметила бобровую шляпу. Он подошел к лошадям, повел их к воде и привязал. Либо теперь, либо никогда, пока он занимался лошадьми. Однако страх приковал ее к месту. «Выбирайся из экипажа, выбирайся», – уговаривала она себя, но конечности не слушались ее.

– Что за черт?

Одеяло слетело с нее, Генриетта уставилась на мужчину, нависшего над ней.

Высокий, смуглый и красивый, каким она запомнила его. Он глядел на нее, как на весьма нежеланную гостью. Как сегодня утром.

– Лорд Пентленд.

– Мисс Маркхэм, мы снова встретились. Черт подери, что вы делаете в моем экипаже?

У нее пересохло в горле, и она не смогла вымолвить ни слова. Отчаянно подбирала слова, но страх оказался слишком велик.

– Я не знала, что это ваш экипаж, – запинаясь, ответила она.

– Кому же, по-вашему, он принадлежит?

– Не знаю, – смущенно ответила она, чувствуя себя крайне глупо. Его изогнутые брови сдвинулись, придавая ему дьявольский вид. И угораздило же ее встретить именно его!

– Выходите.

Он протянул ей руку, храня строгое выражение лица. Генриетта хотела шевельнуться, но ее ноги затекли, а нижние юбки запутались в картонке. Издав нетерпеливый возглас, он потянул ее к себе. На мгновение она оказалась в руках графа, прижатая к его груди. Затем ее без лишних церемоний опустили на землю.

Картонка выпала из экипажа вслед за ней, содержимое – интимные личные вещи – рассыпалось по траве. Ноги Генриетты подкосились, она плюхнулась на землю рядом со своим нижним бельем и тут же расплакалась.

Рейфа, разозлившегося на то, что приютил безбилетного пассажира, охватило неуемное желание расхохотаться, ибо Генриетта напомнила ему один из сентиментальных рисунков с изображением сирот. Собирая одежду, гребни, расчески и другие весьма потрепанные вещи, Генриетта запихивала их в картонку. Хозяин экипажа поднял ее за руку.

– Ну, перестаньте так шуметь, иначе какой-нибудь прохожий обвинит меня бог весть в каком ужасном грехе.

Рейф шутил, но этим лишь заставил свою удрученную спутницу разрыдаться еще громче. Сообразив, что она на грани нервного срыва, Рейф поднял одеяло и повел ее к своему излюбленному месту на берегу реки, усадил Генриетту и протянул большой квадратный кусок чистой ткани.

– Вытрите глаза и успокойтесь, слезы не помогут.

– Я знаю. Не стоит напоминать, я прекрасно знаю это, – жалобно причитала Генриетта. Она еще какое-то время шмыгала носом, прикладывала к лицу ткань и глубоко вздыхала, чтобы успокоиться, как он велел. К этому времени она не сомневалась, что выглядит страшно, щеки и нос покраснели.

Наблюдая за ее храбрыми попытками взять себя в руки, Рейф почувствовал, что его обычно спокойная совесть шевельнулась, а гнев улетучился. Очевидно, Генриетту выгнали с работы. А нелепая история о ворах-взломщиках стала причиной этого. Ясно, леди Ипсвич не поверила ей. Рейф на то и не надеялся. Видя перед собой это достойное жалости, уязвимое существо, Рейф почувствовал искренние угрызения совести. Большие шоколадные глаза Генриетты Маркхэм все еще были полны слез. Нижняя губа подрагивала. Даже столь тяжкое испытание, как целая ночь, проведенная без сознания в канаве, не привело к слезам. Очевидно, произошло что-то очень серьезное.

– Расскажите мне, что с вами случилось, – сказал он.

Его дружелюбный голос чуть снова не вызвал слезы. Настроение графа переменилось, только что он сжимал губы от гнева… и вдруг… почти… она поверила, что он беспокоится о ней. Почти беспокоится.

– Ничего. Это никак не связано с вами. Я просто… пустяки.

Генриетта с трудом сглотнула и решительно уставилась на свои руки. Носовой платок графа был из чистого батиста с вышитыми в углу его инициалами. Она не смогла бы так красиво вышить их. Генриетта снова шмыгнула носом. Украдкой взглянув на него, заметила, что у него не гневные серые, а голубые глаза, губы сложены так, что немного напоминают сочувственную улыбку.

– Я так понимаю, леди Ипсвич вас уволила?

Генриетта сжала руки в кулаки.

– Она обвинила меня в краже.

Такого Рейф не ожидал. Хотя рассказ Генриетты звучал неправдоподобно, он ни на минуту не принял ее за воровку.

– Вы не шутите?

– Я говорю серьезно. Она заявила, что я сговорилась с вором-взломщиком, открыла сейф и разбила окно, чтобы создалось впечатление, будто в дом вломился вор.

– Сейф? Значит, то, что украли, представляло какую-то ценность?

Генриетта кивнула:

– Фамильные ценности. Изумруды Ипсвичей. Мировой судья вызвал сыщика с Боу-стрит. Леди Ипсвич приказала мне оставаться в моей комнате, пока тот не приедет и не арестует меня.

Рейф смотрел на нее, не веря своим ушам.

– Изумруды Ипсвичей? Действительно богатый улов для обычного вора-взломщика.

– Вот именно. Дело пахнет виселицей. А она… она… обвинила меня… она… мне пришлось уйти, иначе меня бросили бы в тюрьму. – Голос Генриетты дрожал. Она несколько раз вздохнула и обуздала слезы. – Я не хочу в тюрьму.

Рейф стучал хлыстом по сапогу.

– Перескажите мне точно, о чем шел разговор, когда вы вернулись сегодня утром.

Прерывающимся голосом Генриетта рассказала все, стараясь не упустить ни единой подробности, затем заговорила с нарастающей горячностью, перечислив все поразительные обвинения, выдвинутые против нее.

– Не могу поверить в это. Я бы никогда, никогда бы не сделала такого, – пылко закончила она. – Не могла же я сидеть там сложа руки и ждать, когда меня поволокут в тюрьму. Невыносимо ждать, когда папе скажут, что его единственного ребенка держат в тюрьме.

– Итак, вы спрятались в моем экипаже.

Рейф прикрыл глаза. Генриетта не могла прочитать его мысли. Она никогда не встречала такого бесстрастного лица, которое могло в любой миг полностью измениться.

– Да, я так поступила, – робко призналась она. – У меня не оставалось выбора. Надо было бежать.

– Вы понимаете, что таким образом впутали меня против воли в свою маленькую мелодраму? Вы подумали об этом?

– Не подумала. Мне это не пришло в голову.

– Конечно, не пришло в голову, потому что вы поступаете так же, как и говорите. Разве я не прав? Вы ни о чем не думаете.

– Это нечестно, – с негодованием возразила Генриетта. Она знала, что Рейф говорил правду, но это обстоятельство само по себе вынуждало ее еще яростнее защищаться. – Это вы виноваты, вы заставляете меня нервничать. К тому же я не знала, что это ваш экипаж.

– Хорошо, что он мой. Вы понимаете, что могло бы случиться, если бы он принадлежал какому-нибудь проходимцу? – Рейф снова сжал губы. – Ах да, я забыл, ведь хуже бы не было, ибо сейчас вы оказались во власти повесы с дурной репутацией. Подумайте об этом, мисс Маркхэм.

– Я думаю, – выпалила она, разозлившись так, что была готова сказать правду. – Сегодня утром я куда больше находилась в вашей власти, лежа в вашей постели в нижнем белье, а вы делали вид, что можете делать со мной что угодно, но ведь вы не предприняли ничего, чтобы… чтобы…

– Чтобы что? – Рейф понимал, что он несправедлив к ней, но не мог ничего поделать с собой. Что-то в ней выводило его из себя. Глядя на нее, хотелось вытряхнуть ее невинность, но в то же время им завладевало противоположное чувство – защитить ее. Рейф ничего не понимал. Да и не пытался. – Что же в моем джентльменском поведении оскорбило вас, мисс Маркхэм? Вам хотелось, чтобы я поцеловал вас?

Лицо Генриетты густо покраснело.

– Я этого совсем не хотела. Мне было приятно, что вы не нашли во мне ничего привлекательного.

– Тут вы ошибаетесь. Совсем наоборот.

Рейф говорил насмешливо, на лице появилось почти хищное выражение. Как он оказался так близко к ней? Генриетта почувствовала его тепло даже сквозь складки пальто и платья. Хотя он и брился сегодня утром, она заметила небольшую щетину на его подбородке. Почувствовала, как стало трудно дышать. Или же дыхание участилось. У нее запершило в горле. Пульс забился с бешеной скоростью. Ей стало страшно. Точнее, опасения смешались с волнением. И по неведомой причине такое ощущение было приятным.

Генриетта не поняла, когда разговор успел принять такой оборот, лишь думала о том, что Рейф Сент-Олбен находит ее привлекательной. Хотя совершенно точно знала, что она не красавица. Мама была красивой и считала благом, что Генриетта не пошла в нее, ибо красота опасна. Она привлекает к себе непорядочных мужчин. Таких, как Рейф Сент-Олбен. Генриетта не была опасной красавицей, но Рейф Сент-Олбен все равно проявил интерес к ней.

– Потеряли дар речи, красноречивая мисс Маркхэм?

Граф оказался в такой близости, что она чувствовала его дыхание на своем лице. Надо бы отстраниться, но она не смогла этого сделать. Не хотела.

– Я не…

– Коль скоро вы считаете меня дурным повесой, – хрипло сказал Рейф, – будет справедливо, если я оправдаю свою репутацию. А вы, моя прелестная спутница, расплатитесь за то, что воспользовались мною. Уже второй раз вы не оставляете мне выбора, лишь спасать вас. Я заслуживаю хотя бы какого-то вознаграждения.

Рейф не хотел так поступать, но, похоже, уже не мог сдержаться. Он даже не осознал степень соблазна, пока не поддался ему и не поцеловал ее. А ведь собирался лишь упрекнуть ее, слегка пожурив, но она на вкус казалась такой приятной, от слез и солнца источала такой аромат, а он еще не видел уст, так напрашивавшихся на поцелуй, что сам был наказан вспышкой непрошеного желания. Непреодолимого желания. Ее губы были пухлыми, розовыми и мягкими, точно созданными для поцелуев. Рейф скользнул своими губами по ее устам и снова поцеловал ее, точно разжигая аппетит. Когда же Генриетта не отстранилась, он игриво раскрыл ее губы языком и опять поцеловал, на этот раз очень-очень долго. Он совсем забыл, где находится, при каких обстоятельствах они встретились, и отдался простому удовольствию.

Загрузка...